Ян Таксюр

Светлана Викторовна возвращалась с работы домой. Она ехала на переднем сидении маршрутного такси по тёмным вечерним улицам одного из спальных районов Киева. Крупная женщина с завитушками крашеных волос, выщипанными бровями и усталым взглядом выпуклых бледно-голубых глаз.

Двери маршрутки то открывались, то с шумом хлопали. Светлана Викторовна неподвижно смотрела перед собой. Иногда тяжело вздыхала. И от этих вздохов всё её большое тело в синем стёганом пальто приходило в движение. Давно она не была так встревожена и раздражена.

– Це точно Ганька взяла! – припоминала Светлана Викторовна крик тёти Вали, или няни Вали, как называли её в интернате для детей-инвалидов.

– Кажи, де лялька! Кажи, де лялька! – повторяла няня Валя и резкими, короткими ударами била по руке девочку лет восьми. Но девочка только сопела, а при ударах поднимала голову и бессмысленно смотрела по сторонам.

Скандал с пропавшей игрушкой случился уже перед самым концом рабочего дня. Светлана Викторовна опять вспомнила торчащие в разные стороны, жёсткие как проволока, волосы Гани, её вечно приоткрытый влажный рот, косые чёрные глаза, смотрящие непонятно куда, и новая волна раздражения подступила к сердцу.

И, казалось бы, отчего? Светлана Викторовна привыкла к своей должности воспитателя специального детского дома. Привыкла быть окружённой детьми-калеками, многие из которых мычали, были беспомощными, иногда плохо пахнущими.

Светлане Викторовне пятьдесят три. Она давно приняла свою судьбу, уже считала годы до пенсии и просто являлась в интернат, чтобы обеспечить этим убогим существам возможность есть, спать и вести жизнь, смысла в которой Светлана Викторовна не видела никакого.

– Видно, так надо государству, – рассуждала она про себя. – Не убивать же их, в конце концов.

Хотя недавно, в день 8-го марта, когда музрук Лидия Николаевна, выпив шампанского, хмельным шёпотом сказала: «Ну, вот на кой хрен этим уродам жить? Усыпили бы в роддоме!», Светлана Викторовна не возражала. А когда няня Валя ответила: «А куди б ми на роботу ходили?» – вместе со всеми грустно засмеялась.

Однако с Ганей, или Ганной – так значилась девочка в личном деле – у Светланы Викторовны всё было не так, как с другими детьми. Вместо привычного безразличия и лёгкого отвращения, Светлана Викторовна испытывала злобу, а иногда и ненависть.

Причину своего состояния понять она не могла. Но всё в Гане было для неё невыносимо. И то, что она вечно сопит, и то, что при ходьбе резко припадает на одну сторону, и то, что рука у неё, короткая и сухая, безжизненно болтается сбоку.

Медсестра говорила, что в этой руке Ганя не чувствует боли. Поэтому сегодня, когда проводили расследование, куда девалась дорогая игрушка, подаренная детдому известной благотворительницей и женой крупного бизнесмена, няня Валя шлёпала Ганю по другой руке. По той, которая чувствовала.

– На остановке, коло «Сільпо», – сказала Светлана Викторовна водителю.

Маршрутка остановилась. Светлана Викторовна вышла и, грузно ступая, двинулась к дому. Среди высоких одинаковых домов она шла по бетонной дорожке. Фонари неярко горели только в нескольких местах. Сумерки были желтоватыми и тягостными.

В это же самое время Ганя сидела на твёрдой кожаной кушетке, одна, в длинном коридоре детдома. В воздухе висел кислый запах кухни, который никогда не улетучивался. Света в коридоре почти не было, и стены, выкрашенные в синий цвет, казались серыми, почти чёрными.

На душе у Гани было спокойно и радостно. Говорить она не умела, зато внутри себя она умела видеть много разных красивых вещей и лиц. И всё это радовало Ганю.

Сейчас она видела ту самую игрушку, которую все искали. Это была маленькая фарфоровая балерина в золотистом платье с кружевными складками, на тонких ножках, обутых в серебряные туфли с бантиками.

Ганя не умела смеяться, но когда она вспоминала, как гладила балерину, ей становилось весело.

Потом Ганя решила посмотреть на маму. Она замерла от трепета и предчувствия счастья. Затем, поискав что-то под своей красной застиранной кофтой, Ганя достала небольшую картинку на плотной бумаге и, склонив голову на бок, посмотрела на неё.

Мама, как всегда, ласково смотрела в ответ. От этого взгляда Ганя не могла оторваться. В тихие тёмные глаза хотелось смотреть и смотреть.

На руках у мамы сидел маленький мальчик. Он приподнял одну ручку и словно махал Гане. И так, с мамой и мальчиком, Ганя могла сидеть часами.

Впервые Ганя увидела маму в тот день, когда с доброй благотворительницей приезжал улыбчивый человек с бородой и большим крестом на груди. Человек этот дал картинки, на которых была мама, Светлане Викторовне, няне Вале, Лидии Николаевне и другим воспитателям. А одну картинку оставили в шкафу, в игротеке под стеклом.

Там её Ганя и нашла. Она не сразу решилась взять её себе. Сначала она сидела в игротеке и незаметно смотрела сквозь стекло. На красный с золотой каймой платок на голове мамы, на её тонкие руки, державшие маленького мальчика.

Что означает слово «мама», Ганя долгое время не знала. Когда-то давно она услышала это слово, когда им читали вслух из большой цветастой книжки. Ганя никогда не слушала то, что им читают. Но это слово вошло в неё, как что-то знакомое. И она потом часто повторяла его про себя:

– Ма-ма, ма-ма…

И, хотя смысла Ганя не понимала, но от этих повторений становилось тепло.

Однажды, в игротеке, когда Ганя смотрела сквозь стекло, ей вдруг вспомнилось это слово. И она поняла – на картинке мама. Она смотрит на неё, на Ганю. И хочет быть с ней. Тогда Ганя открыла стеклянную дверцу и спрятала маму на груди под кофтой.

Светлана Викторовна шла в сумерках между домами, по бетонной дорожке, составленной из больших плит. Мысли её, как обычно, быстро мелькали, ни на чём не задерживаясь. Но о чём бы она ни вспоминала, всё вызывало ноющую застарелую боль.

Сначала вспомнилось, как уходил муж. Как они кричали и обзывали друг друга обидными, грязными словами. А потом муж замолчал, стал бледным и, глядя мёртвыми глазами в пустоту, набросал какие-то вещи в старый чемодан и выбежал, даже не закрыв за собой дверь.

Затем Светлана Викторовна вспомнила о сыне. Вот уж кого она любила, так это его, Витеньку, первенца своего. Баловала, умилялась, глядя на него, а когда он подрос, всячески угождала и стелилась перед ним.

Только Витенька не радовал Светлану Викторовну. На мать смотрел презрительно. Не работал. Водился с какой-то компанией, то ли мелких торгашей, то ли наркоманов. Мог забрать из дома все деньги и сгинуть надолго. Вот и теперь он уже полгода не появлялся дома, а позвонил только один раз, требуя сумму, от которой у Светланы Викторовны внутри всё похолодело.

Осталась только дочь Оксана. Школьница пятнадцати лет. Но и она не утешала материнское сердце. Худая, резкая в движениях, холодная и чужая. Она жила рядом, говорила мало, чаще молчала и смотрела насторожённо. Что у неё было на уме, Светлана Викторовна понять не могла.

– Го-с-по-ди, – привычно тяжело протянула Светлана Викторовна, когда лифт остановился на двенадцатом этаже, и стала искать в кармане ключи.

Ганя по-прежнему сидела в полутёмном коридоре интерната и, склоняя голову то в одну, то в другую сторону, смотрела на маму. Внезапно она вспомнила Светлану Викторовну. Ганя увидела её внутри себя и сильно забеспокоилась. Светлана Викторовна предстала перед ней с грустным, плачущим лицом, поджатой нижней губой и опущенными уголками рта.

Гане стало неуютно и тяжело. Она засопела и неловко заворочалась на твёрдой кожаной кушетке.

Ей захотелось, чтобы Светлана Викторовна не плакала. И не смотрела так. Ганя посмотрела на маму и тут же стала представлять Светлану Викторовну смеющейся под лучами солнца и хлопающей в ладоши. Ганя представляла себе эту картину всё ярче. И при этом смотрела на маму, словно прося у неё помощи.

Не так давно Ганя заметила, что стоит ей перед мамой увидеть кого-нибудь весёлым, прыгающим и смеющимся – няню Валю или музрука Лидию Николаевну – и очень скоро тёмное, злое облако, окружавшее их, испарялось и таяло. Няня Валя уже не кричала и не била Ганю по её здоровой руке, а Лидия Николаевна начинала наигрывать на старом пианино что-то нежное и журчащее, как текущая вода.

Ганя знала, что это мама им помогает.

Но на этот раз Светлана Викторовна совсем недолго хлопала в ладоши. Вскоре она опять стала вытирать слёзы, вскидывая круглые плечи и тряся своими крашеными кудряшками.

Тогда Ганя снова посмотрела на маму с жалостью и перед её ласковым взором стала представлять, как Светлана Викторовна берёт в руки маленькую фарфоровую балерину в серебряных туфельках, которую Ганя сегодня незаметно положила ей в сумку. Положила, чтобы Светлана Викторовна не ходила с опущенной головой и не вздыхала так тяжело.

Глядя на балерину, Светлана Викторовна начала прижимать её к груди, целовать и прыгать. А Ганя с благодарностью посмотрела на маму и облегчённо вздохнула.

– Есть кто дома? – спросила Светлана Викторовна с порога и, обернувшись, увидела в узкой прихожей незнакомого молодого мужчину лет тридцати, в трусах. Он был плотным, небритым, с круглой головой и спокойными, неподвижными глазами.

Сердце у Светланы Викторовны часто застучало.

– Не по̀няла, – пролепетала она.

Мужчина постоял немного и ушёл в спальню, а оттуда вышла Оксана. Она была в коротком халате. Были видны её мускулистые, загорелые ноги.

– Оксана, я не по̀няла, – повторила Светлана Викторовна.

– Шо ты не по̀няла?! – выкрикнула Оксана так громко, как никогда ещё не кричала. – Не по̀няла она!

Дочь тоже ушла в спальню. Светлана Викторовна потопталась в прихожей, не зная, что делать.

Из спальни послышалось:

– Ну, перепутала! Думала, у неё вторая смена.

– Та не парься, – со смехом сказал мужской голос.

Светлана Викторовна стала приходить в себя. Повысив голос, она сказала:

– Оксана, пускай этот мужчина немедленно уйдёт с нашего дома!

– Ага, щас! – ответила дочка.

– Ты слышала, шо я сказала?

– Та сама вали отсюдова! – закричала Оксана.

Светлана Викторовна замерла.

– Я сейчас полицию вызову, – сказала она дрожащим голосом, подошла к телефону, который стоял на комоде, сняла трубку, но остановилась, припоминая номер полиции.

Потом Светлана Викторовна неожиданно бросила трубку на комод, быстро вышла из квартиры на лестничную площадку и нажала кнопку лифта. Лифт долго не приходил. Тогда Светлана Викторовна побежала вниз по лестницам. С двенадцатого этажа она бежала долго, бездумно перебирая ногами, тяжело дыша.

Наконец, Светлана Викторовна выскочила из подъезда и стала нервно прохаживаться возле дома. Затем она опять двинулась между высоких домов, над которыми висели тёмно-серые облака. Неподалёку был жалкий скверик с несколькими деревьями и скамейками. В скверике было пусто. Светлана Викторовна села на скамейку и стала смотреть в землю. Вся её жизнь казалась ей отвратительным уродом-калекой, которого она, надрываясь, тянет на себе.

Светлана Викторовна открыла сумку и стала искать сигареты. Но вместо сигарет обнаружила фарфоровую балерину в серебряных туфельках. С испугом она вытащила игрушку и стала смотреть на вздернутый носик и кружевные складки золотистого платья.

Потом она словно что-то поняла. Вскочив со скамейки, Светлана Викторовна запрокинула свою большую кудрявую голову в небо и несколько раз туда бессвязно прокричала.

– Га! Га! – разнеслось между бетонными домами.

А Гане всё ещё было беспокойно. Она немного прилегла на кушетке, но теперь опять неуклюже задвигалась, снова достала икону и стала долго смотреть на неё, припоминая несчастную Светлану Викторовну.

Так Ганя молилась каждый вечер. Никто в детдоме об этом не знал. Не знали здесь и того, что ради Ганиных молитв Богородица недавно остановила пожар, который начинался в подвале, потому что пьяный охранник оставил включённой газовую плиту.

К ночи кислый запах кухни, как всегда, становился сильнее. Но Ганя не обращала внимания и всё просила маму о Светлане Викторовне, Лидии Николаевне, няне Вале и всех детках, спавших в палатах интерната.