Давно я ношу в себе эту историю. Вот уже сорок лет вспоминаю о ней, когда встречаю чьё-то бездушие и сердечную заскорузлость. Когда вижу, как неуклюжесть и бездумная жестокость ломают чужие надежды и робкие, радостные мечты.
В такие минуты я припоминаю глаза лейтенанта Овчинина. Командира танкового взвода, с которым свела жизнь в далёкие семидесятые. В холодной Амурской области, на Дальнем Востоке СССР, куда меня, молодого киевского интеллигента, отправили проходить воинскую службу.
Одним словом, был я солдатом, рядовым, на должности заряжающего среднего танка. А герой этой истории, лейтенант Овчинин – только что прибывшим в нашу роту офицером. Лет ему было, примерно, столько же, сколько и мне. Хотя разница между нами была огромной.
Всё было на вполне приличном уровне. Плакаты «Дима – наш достойный мэр». Наряженные провинциальные женщины с восторженными улыбками и неизменными при этом сверкающими золотыми зубами. Дети с цветами, в белых колготках с испачканными коленками. Общее воодушевление под контролем охранников с неподвижными, тяжёлыми лицами. Словом, всё, что обычно называют встречей с избирателями, проходило нормально.
Дима Горский, высокий молодой человек в модном костюме, с внешностью предпринимателя и доцента вуза одновременно, был родом из этих мест. Когда-то он сам ходил по улицам старого украинского городка, среди смешных, уродливых домиков, построенных неведомым и, похоже, не всегда трезвым архитектором. Встреча с Димой, кандидатом в мэры – а он теперь, проучившись в двух киевских вузах и сделав неплохую карьеру в известной политической партии, как раз выдвигался в отцы города – проходила в местном центре искусств. При советской власти здесь был дом культуры вагоноремонтного завода.
Тарасику восемь лет. У него русые волосы и пушистые колючие ресницы. О себе он часто думает: «Я — смелый хлопчик». Но сегодня всё было не так. Сегодня вечером Тарасик боялся.
— У-у, москальская морда! — сказал Тарасик, немного картавя на слове «морда» и погрозил кулаком стоявшему в углу пластмассовому Спайдермену.
Лицо у Человека-паука, покрытое красной паутиной, не имело никаких национальных признаков, но в темноте все игрушки казались Тарасику москалями — и Нинзя, и трансформер Вася, и даже подаренная ему по ошибке длинноногая Барби.
— Тьфу! Тьфу! Тьфу, на вас! — Тарасик трижды плюнул в угол, где стояли игрушки, и спрятался под одеяло.
Ругательству «москальская морда» Тарасика научил Славик, его друг и одноклассник. Но ещё до разговора со Славиком, когда где-то говорили: «Москва», «московское царство» и даже «московское время», Тарасик чувствовал угрозу, и его обычно весёлое сердечко становилось грустным и враждебным.
Антон Волховский, известный зрителям как Волх – автор набирающей сотни тысяч просмотров программы «Одинокий Волх» – задержался в студии. Нужно было переделать вступительный текст, который он придумал для завтрашней записи. Обычно Антон писал легко, но на этот раз что-то не складывалось. Казалось, всё это не раз уже было. Да и собственная манера – полная раскрепощённость, вечная ирония по любому поводу – тоже ему порядком надоела.
Впрочем, начальству нравилось. Нравилось, как он, молодой остроумный, с непроницаемым лицом всё постигшего интеллектуала разбирает события в стране и мире. Как он мягко, с подчёркнутой вежливостью, ставит в тупик приглашённых знаменитостей. А сам при этом всем своим видом – дерзким хохолком модной стрижки, красивой синевой глаз – едва уловимо смеётся.
Старик проснулся от пения муэдзина. Он давно привык и не вздрагивал, как прежде, в молодости. В комнате было сыро и душно. Окна зашторены. Старик ощущал горечь во рту. Немного полежав, он спустил на пол сухие ноги с искривлёнными от подагры пальцами.
В дверь постучали. Вошёл послушник и подал открытку, надписанную по-английски и по-гречески.
«С Рождеством 2038 года!» — старик, молча, смотрел на открытку, будто что-то вспоминая.
— Кто там сегодня? — спросил он послушника.
— Его Высокопреосвященство митрополит Эммануэль.
Старик закряхтел от отвращения.
Выпуклые бесцветные глаза, огромные передние зубы — то ли мужчина, то ли женщина — старик презирал его и боялся.
— Пусть войдёт после кофе.
Послушник стал возиться в тёмном углу, где стояла плитка, кофейник и были свалены старые вещи. Потом он поставил на поднос кофейник, чашку, положил два чёрных сухаря и подал.